Александр Сергеев: У ученого должны быть статус и время

Визит президента РАН в Новосибирск: синхротрон, повышение статуса академии и финансирование фундаментальных исследований.

Плотность графика визита президента РАН Александра Сергеева в Новосибирск не подразумевала пространных интервью. Но «Новой Сибири» повезло: поговорить удалось в промежутке между завтраком и встречей с курсантами СУНЦ НГУ (ФМШ).

— Как глава РАН вы у нас второй раз – в первый приезжали два года назад, на заседание президентского совета по науке, которое вел президент Владимир Путин. Что можете сказать в контексте момента про Новосибирский научный центр, Академгородок?

— Место, конечно, уникальное. Оно всегда было важным, а в ближайшее время будет самым важным. Потому что непростой вопрос о том, как наука встанет на траекторию подъема,  — он как раз здесь сейчас решается.

— Губернатор Андрей Травников говорит, что ЦКП «СКИФ» будет крупнейшей научной стройкой в стране. А «Академгородок 2.0» в целом вообще сравнивают по масштабам с Крымским мостом.

— Это по символичности или по стоимости? По стоимости, наверное, трудно сравнивать. А вот символически все правильно. СКИФ запускает процесс изменения отношения к науке в обществе. Ведь в этом проекте она выступает как производительная сила, а не как социальная обуза, какой часто выглядит.

— А кто должен инициировать такие изменения?

— Принципиально, как вы понимаете, пути может быть два: сверху или снизу. Наверное, в нашей стране, с учетом ее исторических и культурных традиций, все проще менять сверху. Представьте: президент в своем послании к Федеральному собранию в следующий раз говорит про науку. Уважаемые депутаты, уважаемая страна, нам надо сделать так, чтобы наука стала производительной силой. Можете себе такое представить?

— Да. После этого все быстро закрутится, но не понятно, сработает ли. Вот два года назад на президентском совете прозвучала идея строительства большого синхротрона, а сейчас это уже ЦКП «СКИФ», сопутствующие проекты, и все говорят: «Где деньги? Давайте быстрее!»

— Я тоже слышал на нынешних встречах, что это был мощный импульс, что появился энтузиазм, программу писали всем Академгородком. Хотя были и выступления с вопросами к срокам.

— Но Новосибирск хотя бы заявил о наличии амбиций и готовности их реализовать. Много ли есть у российской науки таких заготовок? Готова ли академия к тому, чтобы в нужное время в нужном месте заявить о таких амбициях?

— Давайте для начала определимся – что вы имеете в виду под академией наук? Две тысячи ее членов? Или академические институты? Если второе, то это не к нам.

У академии наук амбициозные проекты, конечно, есть, но нужно знать, кто их будет реализовывать. Институты теперь не принадлежат академии. Ведь в чем состояла основная беда реформы РАН 2013 года? В том, что в ходе нее отделили «мозги от тела». Сейчас какими бы блестящими ни были идеи у академиков, у академических советов, у региональных отделений – их реализация от них зависит лишь в незначительной степени.

В чем была сила Академии наук СССР, а впоследствии Российской академии наук? Наука и институты составляли единую силу. Если появлялись идеи, предложения, задачи –сразу появлялась армия, которая была готова их выполнять. А в 2013 году академию провозгласили штабом науки, но реально выстроенных возможностей командовать у штаба не стало.

— Ее теперь чаще называют клубом, а не штабом.

— Какой же она штаб? Штаб чего? Сели, поговорили, решили, что надо воевать так, но реально командуют другие, а потому и воюют по-другому.

— О необходимости повышения статуса РАН вы говорили на встрече с научной общественностью, и это прозвучало в новостях как главная тема визита.

— А это и есть главная тема. Чувство невостребованности, которое появилось у российских ученых, становится все более осознанным. Нужны мы стране или не нужны? Вопрос именно в этом. Нужны – тогда реально должно быть внимание, проекты вот такие.

В 2013 году сказали, что академия наук устарела, стала неэффективной, не делает должного вклада в экономику страны и поэтому должна стать другой. Те, кто работает в этом секторе, стали ждать: а что будет вместо? Что станет институтом развития? На кого равняться? И вот шесть лет прошло, но никто таких примеров не привел, не сказал: мол, ребята, надо вот так. Вон, смотрите, там достигают сумасшедших успехов, страна благодаря новому институту развития или новой концентрации научных сил вырывается в мировые лидеры. Есть такие результаты? Я их не знаю.

— Это было об изменениях по инициативе сверху. А второй путь?

— Второй диктует жизнь, естественные законы экономического развития. Кое-где мы начинаем по нему двигаться. Как быстро встанем и не отстанем ли за время становления от других стран настолько, что дальнейшее соревнование будет бессмысленным,  — это вопрос.

Что я имею в виду. Мы в Новосибирске посещали высокотехнологичные компании. OCSiAl, в частности, оставил хорошие впечатления. Они только начинают, но уже почувствовали себя в рынке. Компания, которая сумела успешно использовать уже имеющиеся в мире технологии, вышла на рынок, заработала деньги – и думает о том, как на этом рынке продвигаться. А в условиях мирового соревнования продвигаться можно только привлекая совсем новые технологии. Причем чем дальше из глубин знания вы их берете, тем выше прибавочная стоимость получаемого продукта и тем больше вы король.

Компании, успешные в рынке, совершенно естественно начинают обращаться за более глубоким знанием. В Белгородской области есть такой пример – Центр инновационных биотехнологий «Завод премиксов №1», предприятие по производству l-лизин сульфата для кормовых добавок на базе наших штаммов-продуцентов. Это аминокислоты, необходимые животноводству для высокоэффективных кормов. Уникальная технология, основанная на прикладных разработках Центра геномных исследований Курчатовского института.

Чтобы опередить высокотехнологичный рынок, нужно глубоко погрузиться в науку. И когда бизнес, взяв что-то там, получает прибыль, он снова будет вкладываться.

— Какова может быть в этом процессе роль РАН?

— Процесс введения результатов фундаментальных поисковых исследований в промышленность обязательно должен быть под пристальным вниманием государства. Как минимум, чтобы, говоря на языке экономики, поделить риски. И тут как раз у академии может быть своя роль. Ее можно подключить к поиску и выстраиванию цепочек, объединяющих интересы промышленности, бизнеса и научных коллективов.

Здесь момент, который для Сибирского отделения РАН может стать судьбоносным. Ведь это такая мощная концентрация интеллекта, на котором уже реально зарабатывают. Большая территория, разные типы промышленности, традиции. Все это вместе дает основания ждать, что произойдет старт чего-то такого, что покажет всем: вот, так и надо.

— А нет ли угрозы, что бизнес оттянет у науки кадры? Вот директор ИЯФа Павел Логачев рассказывал: из его курса выпуска 1989 года в науке осталось три человека. Три человека из курса  — этого достаточно?

— Маловато, конечно, но так жизнь складывалась. Однако принципиально то, что наука и должна готовить кадры для промышленности, для компаний.

Мы же не можем запретить капиталистам привлекать к работе ученых – мы, наоборот, рады и за капиталистов, и за ученых, которые хорошо зарабатывают. Во всем мире в недрах высокотехнологичных компаний есть свои исследовательские, инженерные подразделения. Но они, просто по определению, заточены на то, чтобы помогать компаниями решать конкретные задачи. Если требуются знания из глубины, эти ученые не подойдут. Надо обратиться к нам, к фундаментальной науке. Разница не только в специализации, а в самой сути. В бизнесе надо работать очень быстро. В науке надо думать. Поэтому у академических ученых должно быть на это время.

— А кроме времени, очевидно, соответствующая мотивация, ведь иногда в науке результата приходится ждать всю жизнь. Как вы думаете, какой путь подразумевает больше уважения, внимания со стороны общества?

— И первый, и второй пути подразумевают возвращение внимания к науке. А вообще я хочу, чтобы все вместе было – и послание президента, и запрос на научные знания из реального сектора.

Константин КАНТЕРОВ, «Новая Сибирь»