Юлия Пивоварова: Гжели и майолики ценятся, когда в них есть какие-то дефекты

Знаменитая новосибирская поэтесса, издавшая после долгого перерыва два сборника стихов, рассказывает о своей жизни, о поэтах и о поэзии. 

ЕСЛИ сказать, что Юлия Пивоварова очень давно сохраняет статус самого знаменитого новосибирского поэта, вряд ли кто-то захочет с этим поспорить, поостережется. Несмотря на то, что за последние чуть ли не тридцать лет у поэтессы не вышло ни одной книжки стихов, этот статус особо не изменился.

— Юлия Леонидовна, напомни, когда вышла твоя первая книжка?

— Когда вышла первая — «Теневая сторона», мне было чуть больше двадцати. Потом, через несколько лет, в начале 90-х, в Москве вышел «Охотник» — роман-сказка, как его назвали. Ну а вот теперь за пару лет сразу две — «Шум» и «Тон».

— Да, почти что «Шум и ярость», как у классика. Ну а как так получилось, что тебя, Юля,  в промежутке вообще не издавали, и все тут?

— Получилось.

— На это были какие-то причины?

— Мне никто не предлагал, и я никому не предлагала. Это вопрос не ко мне.

— То есть схема «писатель пишет, издатель издает, читатель читает» не сработала?

— …Хотя нет, погоди. Андрей Щетников когда-то давно мне предлагал издать книжку, но я его тогда плохо знала и серьезно к предложению не отнеслась, пропустила мимо ушей.

— А ваш союз писателей почему не шевелился?

— Наверное, просто не хотели. Когда председателем союза был Володя Берязев, он, по крайней мере, напечатал в цветных «Сибирских огнях» мой «Сонник», который иллюстрировали хорошие художники… Правда, это было очень давно.

— Как же, помню. Этот спецвыпуск благодаря твоим текстам по мотивам древнего «Еженощника» Миллера был очень популярен. У тебя здорово получилось.

— Да, и не только у меня. Например, картинка Димы Булныгина была вся слеплена из нецензурных слов. Но никто внимательно не пригляделся, так что она так и вышла в этом «глянце».

— Странная у нас в городе ситуация. Вот еще один знаменитый поэт Михайлов тоже за свою жизнь издал две маленькие книжечки с промежутком в тридцать лет. Хотя и у тебя, и у него набралось бы хороших стихов на толстый однотомник, а на не на подборки по 60-90 страниц.

— Я долгое время увлекалась тем, что читала стихи по всяким клубам, библиотекам. И меня время от времени печатали и в журналах, антологиях. Помню еще ток-шоу «Дарование», которое вела Настя Журавлева, — в нем я поучаствовала. Еще в конце 80-х проводили «Турнир поэтов», который тоже показывали по телевизору…

— Да, потом кто-то сказал, что после этого показа все мужчины Новосибирска влюбились в нагловатую поэтессу с короткой стрижкой и длинной шеей.

— Помню, тогда за меня болели Анатолий Маковский, Дима Селиванов, Яна Дягилева, мама моя… Тогда еще живые. Да еще совсем сегодня забытый Витя Веркутис. Половина зала там было пединститутских, так что первое место получила некая Алла Скворцова. Что-то у нее в стихах говорилось про трупный запах елок… Мне досталось второе место, Славке — третье.

— Какой-то настоящий перестроечный андеграунд. А ты, случайно,  в тот раз не читала свое знаменитое «И половые губы амазонок ласкают крупы диких лошадей…»?

— Во-первых, не крупы, а спины. А во-вторых, не там, а в областной библиотеке. Вместе с Приговым, Друком и Бунимовичем, между прочим, которые мне все свои цветы подарили. Вот с ними, с Назанским и Михайловым мы тогда пошли в оперный театр, где я работала осветителем, а мой муж — реквизитором, сначала в буфет, а потом бухать в реквизиторскую. Так что про амазонок я читала за компанию с москвичами чуть позже, в Академгородке в академии наук и в пединституте. Пригов, прощаясь, сказал: мол, будете в Москве, звоните: у нас есть поэт Юлий Гуголев, схожий с вами по стилистике. Вот когда меня в «Юности» напечатали, я и приехала на какое-то тамошнее совещание. Гуголев меня встретил, жила я в домике, где жил Блок когда-то. Этот дом тогда еще был не музеем, а общежитием студентов литинститута.

— Ладно, про амазонок понятно. А вот скажи, не раздражает ли тебя, что все требуют читать вслух твоего «Автоответчика», написанного почти что в детстве?

— Нет. Я к нему же так привыкла, что даже часто читаю на разных поэтических слэмах: он такой «победный», что влияет очень сильно на слушателей.

— Юля, ответь мне как литератор, придерживающийся традиционной поэтической ориентации: как ты относишься к модному нынче стилю под названием верлибр?

— Ой. Ну я, честно говоря, этого не люблю, потому что мне кажется, что хорошие верлибры очень трудно сочинять. Но так как сейчас по всей стране бросились именно это писать, то о чем тут говорить… Пошел какой-то, я не знаю, просто чёс. Я понимаю, когда это пишет Ксения Некрасова, даже у нашего Жданова попадаются сильные вещи. Виталий Шатовкин пишет метафорически красочно... А вот зачем Слава Михайлов этим занялся, я не знаю — из чувства стадности, что ли. Хотя я сама в детстве сочиняла одни верлибры — помню, только одно с рифмами получилось: про какой-то город и иностранца в голубых очках. Но у меня была уважительная причина: не сразу научилась рифмовать. Ритм я чувствовала, но стихи у меня выходили, как музыка у Вивальди, — про природу и времена года.

— Про мальчиков еще не писала?

— Про любовь стихи стали появляться после того, как я в рифму научилась, начались стихи про несчастную любовь. Это потом уже вполне радостные лирические появились.

— И когда тебя в первый раз напечатали в «Сибогнях»?

— Когда завотделом поэзии там был Романов Александр Александрович, очень хороший дядька, который бережно ко мне относился, правок почти не делал, только советы давал. А ведь несуразицы у меня было много — как иначе в тринадцать-то лет. До этого два или три моих стихотворения опубликовал Геннадий Прашкевич в сборнике «Первые строки», а потом уже мама притащила мои стихи в толстый журнал.

— Спасибо твоей маме, с грустью вспоминаю поэтессу Жанну Зырянову... Ну ладно. Она принесла, их напечатали. И ты сразу стала знаменитой?

— Мне тут же начали приходить письма из армии. Один солдат даже попросил прислать фотографию: «лучше на реке», после чего мама сказала, чтоб я об этом даже не думала.

— Какой деликатный солдат попался. Не написал ведь «в купальнике», а сумел подобрать нужные слова.

— Да не только военнослужащие мной интересовались, всякие графоманы свои стихи присылали на адрес журнала… Хотя это чуть позже, когда я стала регулярно появляться в «Сибирских огнях» — раз в год в среднем, кажется.

— А где ты еще публиковалась в юности?

— Вот как раз в этой самой «Юности». Попозже пару раз в «Знамени»… В московских и местных сборниках…

— Ты по жизни фаталистка?

— Иногда так, иногда более легкомысленно. Зависит от жизни.

— Писать самоироничные стихи — это форма самозащиты?

— Это привычка.

— А никогда не приходило в голову сменить поэтический стиль, обновить макияж?

— Нет, не приходило. Когда я пишу, иногда возникают даже для меня неожиданные повороты, которые мне пока еще интересны.

— Почему, несмотря на налет трагизма, стихи вполне оптимистические?

— Наверное, чувство юмора спасает. Я не выношу откровенно женской лирики, описательных стихов про природу — про то, что небо голубое, а вокруг березки стоят. Пейзажная лирика редко по-настоящему красивой бывает.

— А вот Кушнер, к примеру?

— Саша, в основном это баб касается. У мужиков более-менее выходит, у них взгляд какой-то совсем другой.

— То есть женская поэзия тебе вообще не нравится? А как же Ахматова-Цветаева-Ахмадулина?

— Ахматова — да, она такая камерная с крепким характером. Цветаева истеричная, у Ахмадулиной истерики гораздо меньше и стихи очень красивые.

— А Новелла Матвеева?

— Она хорошая, но какой-то ее инфантилизм мне как-то не очень нравится. Ну, есть еще Юнна Мориц. Да и вообще есть довольно много современных поэтесс, которых я даже знаю лично. Но их имена никому особо ничего не скажут.

— А Наталья Медведева, которая жена Эдуарда Лимонова?

— О! Вот Медведева мне нравится, может быть, больше всех вышеперечисленных. И у самого Лимонова тексты красиво-корявые, это я люблю, но мало кто умеет так писать по-настоящему. Как бы немного неумело, но по-настоящему ярко.

— Как Иван Овчинников писал?

— И как Иван тоже. Это как у керамики (гжели и майолики) — она ценится, когда в ней есть какие-то дефекты. Капелька красиво потекла или что-то изящно неровное такое в ней…

— Когда Дмитрия Быкова спрашивают о любимых современных поэтах, он тут же выдает список из двадцати имен. А ты можешь?

— Могу назвать из «своих», если кому-то это интересно. Вот Антон Метельков сейчас рядом с нами сидит — он мне нравится. Ты мне, в общем, нравишься, да и Слава Михайлов — тоже местами, как и Андрюша Жданов, и Саша Дурасов… Человек десять интересных мне поэтов в городе точно есть. Но из ныне живущих мне больше всех нравится Александр Иваныч Денисенко.

— Юля, ты вот умудрилась за короткое время поучаствовать в литературных конкурсах и даже заработать на этом немного денег. Что очень нехарактерно для новосибирских поэтов, в том числе и для тебя.

— Вот только что выиграла премию Маковского у нас в Новосибирске. Там система была хитрая — авторы складывали стихи в чемодан, а потом их кураторы рассылали членам жюри. Так что стихи оценивали не по статусу, а по качеству. Получила в виде приза трехлитровую банку с собранными деньгами. А в конце прошлого года я попала в шорт-лист премии Геннадия Григорьева, за что действительно заплатили вполне прилично по нашим местным меркам. Это такая маргинальная премия: можно писать о чем попало, не оглядываясь ни на кого, и все такое. Кстати, дорогу в Питер и обратно они оплатили.

— А сколько получила главная победительница Анна Долгарева? Ведь не несколько тысяч рублей, как это принято у нас, а побольше?

— Четыре тысячи долларов. А вообще-то там было много поэтов хорошего уровня, питерская поэзия сильно отличается от всех других. И, что главное: ни одного графомана в этом конкурсе не участвовало. Потом мы все вместе читали свои стихи в книжном магазине «Во весь голос», даже Михайлов успел приехать из Москвы, где он получал премию имени Анненского. Потом съездили в Новгород, в центр современного искусства, там народ очень добрый и милый, их начальник нам сразу спирта предложил. Архитектурные памятники посетили, стихи им читали, про Новосибирск рассказывали. Поглядели на памятник Рахманинову — он стоит, как нищий, облокотившись на лавочку. Таксист объяснил, что композитор с похмелья, хотя, как известно, Рахманинов был малопьющим, а то и вообще.

— А ты ведь, Юля, не так давно участвовала еще в одном в поэтическом конкурсе, который проводил ГТРК, когда в одну телегу впрягли коней и трепетных ланей. Инициатива, конечно, хорошая, но схема подбора авторов и голосования как-то себя не оправдала.

— Мы попали в компанию с несколькими тетеньками, которых вообще непонятно где откопали. Ну, это интернет-голосование, конечно, помогало тем, у кого друзей в соцсетях много, а у меня скромная страница ВКонтакте... Иногда вопросы ведущие задавали дурацкие и даже хамоватые. Вот того же Славу Михайлова спрашивали про трудное детство — зачем это?.. Кстати, и мнения экспертов бывали сильно предвзятыми: да простит меня тот же Прашкевич, но о поэзии он рассуждал сильно невнятно и бредовато, как мне показалось.

— Ты ведь в первом туре обо- шла Сашу Магзянову, еще повезло, что не тебе не пришлось соревноваться с какой-нибудь тетенькой.

— Кроме всего прочего, у меня брали интервью и задавали дурацкие вопросы вроде: «Вы ведь не работаете? А на что вы живете?» Я ответила, что, мол, живу с мужчиной, подразумевая, что муж меня кормит. И потом читаю в сети: «У Юлии богатый муж». С чего бы это?

— Ты проиграла, как я помню, Павлу Куравскому. Это было несправедливо?

— Почему… Он читает отчетливо и, так сказать, правильно и пафосно, до людей хорошо доходят его тексты. Да и на радио работал, имеет нужный опыт. И сама я как-то не особо старалась. Я рада, что в конце концов выиграл Виталий Красный, потому что иначе могло бы получиться совсем некрасиво.

— Можешь ли ты назвать работу над стихами работой?

— Иногда бывало и так. Вот, например, длинного «Охотника» я делала и переделывала. Когда для вашего ПАН-клуба в 90-х сочиняла поэму про Баркова, тоже не с первого раза сочинила. Хотя обычно слово «работа» для меня не сильно подходящее.

— Свои тексты ты полностью контролируешь, или они отчасти существуют сами по себе?

— Отчасти да, отчасти нет. Я ведь обычно пишу без черновиков и очень быстро. Да, бывает, что одна строчка в голову придет неизвестно откуда, а потом за ней все само прицепляется. Хотя, конечно, в поэзии есть что-то мистическое, кто бы спорил.

— Юля, а как ты относишься к пенсионной реформе?

— …...

Александр АХАВЬЕВ, «Новая Сибирь»